Журнал «Юность» - Журнал `Юность`, 1973-2
— Был… Разве учитель — плохо?
— Они у меня ещё со школы в печенках сидят.
— Интересно знать, где у них ты… Сергей хмыкнул.
— Это верно… Что ж подъема нет?
— Столичным жителям дают проспаться… берегут…
Сметанин привстал и огляделся.
Большой двусветный зал был сплошь заставлен койками. Оставался только проход посередине и узкие проходы у окон. Койки были двухъярусные (ножки верхних кроватей вставлены в спинки нижних). Свет снежного дня за окнами был ослепителен.
На соседней койке голова к голове со Сметаниным лежал Ярцев. Сергей провел ладонью по его стриженой голове.
— Я не сплю, — сказал Ярцев; он перевернулся на живот и протянул Магомедову руку между синими прутьями спинок кроватей:
— Валентин…
— Расул…
— Давно здесь? — спросил Ярцев.
— Целую неделю… Холодно.
— Третья карантинная рота, подъем! — раздалось от дверей. — Подъем, рота!
— И долго мы ещё в карантине проторчим? — спросил Сметанин.
— Говорят, месяц, — быстро проговорил Магомедов, скидывая одеяло и соскакивая на пол.
Он был невысок, с очень широкими для его роста плечами. Дома, в ауле, два года назад Расул выписал через почту польскую книжку о культуризме. И каждый день по утрам со свойственной ему настойчивостью он уходил по тропинке в долину, в персиковый сад, пряча в портфеле от глаз ученикоз и стариков пару тяжелых гантелей. Однажды женщина, которая шла к роднику по той же тропинке, проследила за ним. Вечером старики на площади у магазина уже покачивали укоризненно вслед ему белыми папахами, а мать, подавая ужин, спросила, поджав губы: зачем делает он семью посмешищем аула?
Расул знал, кто разнёс весть о его занятиях гантельной гимнастикой, — соседка. И так люди говорили, что он слишком молод для учителя, а тут ещё гантели. На другой день он сгоряча, за кляксу в тетради, поставил двойку дочери соседки, малышке Айни, и она заплакала так горько, прижимаясь лицом к парте, что он тут же зачеркнул эту жирную двойку, так как не мог видеть плачущих детей…
— Здесь почему тянут? — услышал Сметанин, и одновременно с него сдернули одеяло. — Вас что, команда не касается?
Сергей повернул голову и узнал сержанта Иванова — сопровождающего.
— Отцепись… — раздался голос Градова с нижнего яруса.
— С армии не дома, — сказал Иванов, — А ещё москвичи…
Он хотел отойти, но подумал, что, если уйдет, вслэд ему станут смеяться, а командирский авторитет — главное для сержанта, это он запомнил крепко ещё в сержантской школе.
— Сам поднимусь, — сказал, позевывая, Градов.
— Подъем! — Иванов осторожно дернул одеяло Градова.
Градов подтянул одеяло к себе.
Сметанин, отжавшись на руках, спрыгнул на пол.
— С такой высоты во сне свалиться можно, — усмехнулся Сергей, обращаясь к Иванову; ему казалось неудобным стоять в нижнем белье перед одетым человеком.
— Койки какие есть, — сказал Иванов нахмурясь и пригладил рукой свои рассыпающиеся волосы. — Одевайтесь, одевайтесь, — прикрикнул он на Сметанина, не глядя на него.
Сметанин пожал плечами и стал натягивать на себя полученное ночью в бане обмундирование: шаровары, которые он раньше называл галифе, гимнастерку…
— Подъем! — Иванов сдернул с Градова одеяло.
Через полчаса карантинная рота — подразделение новобранцев, в котором они находятся некоторое время отдельно от старослужащих солдат, — сидела в гулком и светлом зале полковой столовой.
На огромных окнах мороз раскатал серебряную фольгу; солнечный свет проникал сквозь неё рыжим сиянием. В зале пахло свежей краской и гречневой кашей.
Над обитыми жестью амбразурами — откуда из кухни выдавали горячее — висели две картины. На одной в окружении солдат на привале Теркин, другая была натюрмортом: неестественно сочный плоский арбуз, его, казалось, должно было хватить на всех в зале.
За столом, указанным сержантом Ивановым, разместилось двадцать человек. Длинные столы и скамьи к ним напоминали школьные парты. Клеенка была новой — пахучей и липкой.
— Трое со мной на заготовку, — сказал Иванов.
— Я! — крикнул Градов. — Можно, я?
Через минуту он вернулся, неся связку ложек.
— Сейчас масло принесу, — заговорщически шепнул он Сергею.
В голосе его была значительность, словно масло было главнейшим делом их новой жизни.
В столовой стоял вокзальный шум; одни кричали о нехватке ложек, другие вынимали из свертков свои домашние припасы, третьи перекликались через зал, узнавая знакомых.
Вдруг невзрачный с виду майор прокричал громовым голосом:
— Карантинная рота! Встать!
Начали подниматься. Шум пошел на убыль. Майор дождался, пока все окончательно стихнет.
— Столовая — не трактир! Прекратить разговоры!
Кто хочет шуметь — милости прошу на улицу…
С грохотом сели.
Заготовщики принесли стопки алюминиевых мисок, два тяжелых металлических бачка с дымящейся гречневой кашей, разделенное на порции желтое масло, буханки теплого белого хлеба, чайник с кофе.
— Это каждый день так кормят? — отпивая кофе из зеленой эмалированной кружки, спросил Сметанин у сержагми Иванова, который примостился рядом с ним на конце лавки.
— Пища такая же. Только по первой хватать не будет.
— Что так?
— Тактика начнется — азарт к еде наживёшь, барана будет мало…
Сметанин смотрел на своих новых товарищей.
«Неужели и у меня так топорщится гимнастерка? И я так же изменился со вчерашнего дня? Я стал солдатом… Теперь это надолго… на три года…»
Ему казалось что все три года будет, как сейчас, зима.
2
Устроились удобно. Вся карантинная рота сидела на табуретках в проходе, а они — Сметанин, Ярцев, Магомедов, Градов и Андреев — примостились на градовской койке нижнего яруса.
— Вот ведь дети собрались… Вот дети, — приговаривал Митя Андреев. — «Правда ли-, что срок службы сократят?» Кто им такое скажет?.. Уши вянут слушать…
— Закрой уши, — сказал Расул, — чтобы не завяли…
Андреев вспомнил, как оттопыриваются у него уши, и покраснел.
— Ты на что намекаешь? — спросил он вызывающе.
— Дай послушать, — сказал Градов.
Собрание шло уже целый час. В конце прохода, у дверей, за столом сидели офицеры: майор — начальник парашютнодесантной службы попка, или сокращенно начальник ПДС, майор — врач, капитан — хозяйственник и замполит полка — майор Кудрявцев, тот офицер, с которым Сметанин разговаривал у вагона в день прибытия. Время от времени он поднимал руку, привставал, говорил:
— Тище, товарищи… тише… Вот что вы хотите спросить?..
— Товарищ майор, в увольнения когда пускать будут?
— Да, да, в увольнения…
— Об отпусках и увольнениях вам ещё рано думать. О каких увольнениях может сейчас идти речь, когда многие из вас в расположении, части проявляют элементарную невежливость: не приветствуют офицеров…
— Да мы научимся! — крикнули из зала.
— Ну, вот и сейчас! Неужели вы не знаете, что старшего по званию перебивать не положено… даже на собрании? Это армия… Только не думайте, что армия — другая планета… Конечно, своя специфика, но, как и в гражданской жизни, здесь все зависит от самого человека…
— Специфика, — подтолкнул Ярцев Сметанина.
— Есть ли среди вас коммунисты? — Майор Кудрявцев обвел взглядом сидящих перед ним солдат.
Подняли руки пять человек.
— Не густо дала нам столица, — сказал Кудрявцев.
— Молодые еще…
— А комсомольцы?
Почти все подняли руки.
— Вот и ладненько, с сознательным народом легче.
— Я в армии обязательно в партию вступлю, — сказал Андреев.
— Почему обязательно? — спросил Сметанин.
— Для уверенности в жизни…
— У меня отец осенью сорок первого вступил…
Это я понимаю! — сказал Ярцев.
З
На вечерней проверке стояли повзводно в а проходе между койками. Сержант Иванов строго осмотрел строй взвода и пошел в конец зала, туда, где принимал рапорты старшина карантинной роты.
Вопреки команде «смирно» те, кто стоял во второй и третьей шеренгах, начали быстро распускать брючные ремни, расстегивать пуговицы. Делалось это для того, чтобы по команде «отбой» можно было быстрее снять обмундирование, аккуратно сложить его на табурете, повесить портянки на голенища сапог и броситься в постель.
Раздеться надо было за сорок секунд, утром на одевание давалось тридцать пять; те, кто не укладывался в это время, должны были тренироваться.
Сметанин к отбою не готовился.
«Сейчас — спать; целый день ждешь… Как долго тянется поверка! И зачем только каждый раз пересчитывать людей?.. Отбой… и все тут…»
